Позвольте мне сердечно поблагодарить Институт теологии имени святых Мефодия и Кирилла Белорусского государственного университета за высокую честь, которая мне оказана через вручение диплома доктора богословия honoris causa.

Моя жизнь  была всегда тесно связана со школой. И первые шаги были также  на поприще церковного служения реализованы именно в высшем учебном богословском заведении — в Санкт-Петербургской духовной академии и семинарии. В течение десяти лет я был ректором этого учебного заведения.

Даже покинув Академию, я никогда не порывал  с богословской наукой в том смысле, что, может быть, систематически мне  и трудно было заниматься какими-то богословскими исследованиями, но постоянная потребность в написании текстов, связанных с моей дальнейшей профессиональной деятельностью,  приводила меня в живое соприкосновение с Преданием нашей  Церкви, со Священным Писанием.

Несколько позже я стал возглавлять Отдел внешних церковных связей, на который Священноначалием была возложена очень большая ответственность, в том числе и теоретическая ответственность по подготовке богословских текстов, на основании которых могла бы строиться жизнь Церкви в современном обществе. Всё это постоянно приводило меня в соприкосновение, в том числе, с богословскими исследованиями.

И потому честь, которая оказана мне сегодня, оказывается для меня очень высокой: я осознаю, что есть диплом доктора богословия honoris causa; я воспринимаю это не как формальность и не как проявление вежливости по случаю  Патриаршего визита, но и как нечто большее, — как, может быть, признание моих каких-то скромных трудов,  которые, еще раз хочу сказать, не в систематическом плане, но осуществлялись, в том числе и в сфере православного богословия.

Я хотел бы сегодня несколько слов сказать на тему богословского образования, потому что я глубоко убежден в том, что место богословского образования, несомненно, будет всё более и более значимым в жизни нашей Церкви. Потому что сегодня есть реальная потребность людей в том, чтобы слышать голос Церкви, чтобы знать позицию Церкви не только по классическим богословским вопросам, которые, кстати, чаще всего находятся вне поля зрения современного человека, а по тем проблемам, с которыми этот человек каждый день сталкивается.

Повышение уровня религиозности в наших странах, — а это является социологическим фактом, — влечет за собой, несомненно, просвещенный интерес людей  к вопросам веры. Если некоторое время тому назад в основном религиозность нашего народа была связана с посещением храма, с участием в богослужении, с обрядовой стороной церковной жизни, то сегодня обращение к вере, к Православию нашей интеллигенции,  научной общественности, конечно,  выдвигает на очень значимое место интеллектуальную составляющую церковной жизни. А интеллектуальной составляющей является богословие.

Поэтому я приветствую расширение сети высших учебных богословских заведений, в том числе и посредством создания таких учреждений, в стенах которого мы сегодня находимся. Должен сказать, что эта модель соединения церковного богословского потенциала и светского научного потенциала, которая так прекрасно реализуется в работе Института теологии имени святых равноапостольных Мефодия и Кирилла, этот симбиоз взаимодействия, — были рождены самой жизнью и здесь, в Беларуси, и в России, и в других странах.

Потому что Церковь, пройдя через годы атеистического пленения, оказалась очень ослабленной. У нас были замечательные богословы даже в советское время. Во-первых, это выпускники еще дореволюционных духовных академий и духовенство старшего поколения,  к каковому я себя отношу. Еще, к счастью, удалось застать этих замечательных людей, которые прожили тяжелейшую жизнь. Будучи выпускниками дореволюционных духовных академий, они затем сполна хлебнули горя уже по одной своей принадлежности к богословскому сообществу.

Большинство из них было репрессировано, очень многие погибли, но те, кто вышел в послевоенное время из тюрем и лагерей, пройдя этот тяжелый опыт угнетения, подавления личности, к нашему величайшему удивлению — удивлению тех, кто у них учился, — сохранили удивительно ясный ум, прекрасную память, интерес к богословию.

Это были люди, которые являли собой пример реального жизненного богословия. И они соединяли прошлое с настоящим.

Те, кто работает в высшей школе, знают, что самое страшное для школы — это потеря преемственности. В школе всё должно быть преемственно. Обучаясь у прекрасных профессоров, наиболее талантливые студенты сами становятся специалистами, потом профессорами, воспитанными предыдущим поколением. А затем, впитавшие импульсы современной жизни, достигшие результатов в своих научных исследованиях, — они передают знания следующему поколению.

Если в высшей школе разрушается преемственность, это  катастрофа. По милости Божией, полностью преемственность русской богословской школы  разрушена не была. Потому что те самые профессора, о которых я говорил, успели воспитать следующее поколение.

Но на долю этого поколения тоже пришлось много трудностей. Мы столкнулись с тяжелейшим давлением на Церковь конца 50-х – начала 60-х годов, которое вошло в историю с именем тогдашнего руководителя Советского Союза Хрущёва.  Тогда закрывались семинарии, и были попытки закрытия академии, и снова нависла огромная угроза над школой, и сократилась возможность принимать в школу новых студентов, особенно образованных и с интересом к богословию. И опять-таки образовался этот разрыв преемственности не в формальном смысле слова, потому что были люди, которые учились в школах, а по сути, потому что уровень развития богословской мысли и богословской активности был приостановлен, когда жизнь в школах только теплилась.

Но даже этого небольшого света оказалось достаточно для того, чтобы всё-таки воспитать следующее поколение богословов нашей Церкви. Почему я сказал, что этот симбиоз является естественным и исторически предопределенным? Да потому, что ослабленная в своем богословском потенциале Русская  Церковь стала остро в наше новейшее время нуждаться в опоре на светскую науку.

Еще в советское время мы пытались обеспечить такую опору через установление связей с зарубежными университетами. Но это было тоже очень непросто, хотя определенная польза, несомненно, от этого была.

Но после того, как исчезли все эти идеологические шоры и рухнула система, которая работала на ослабление Церкви, появилась возможность взаимодействовать церковной школе, богословским учебным заведениям со светскими учебными заведениями. И по всей территории Русской Церкви это сейчас осуществляется в разных формах. В некоторых провинциальных семинариях до шестидесяти процентов преподавателей являются преподавателями местных университетов и педагогических институтов;  это — современные гуманитарии. Сейчас, и я считаю, что это важно, это соотношение становится более правильным: когда светский компонент в педагогическом составе не является доминирующим. Но тем не менее и сегодня это взаимоотношение очень важно для  продвижения богословской науки. Ну а кое-где существуют такие замечательные учреждения, как институт, в котором мы находимся. Существует еще незаконченная общественная дискуссия, по крайней мере в России, о присутствии богословия в системе высшей светской школы. Особенно эта дискуссия сейчас остро продолжается относительно признания дипломов выпускников высших богословских учебных заведений и докторских по написанию диссертаций, которые признавались бы государством. В этой дискуссии мы слышим отголоски прошлого. Нас иногда пытаются убедить, что не может быть богословие предметом научного исследования. Что, мол, это тема, область знаний, которая к науке не имеет отношения, что этот научный метод исследований не применим по отношению к богословию. Все эти тезисы с легкостью, конечно,  опровергаются. И та настойчивость, с которой некоторая часть научного сообщества выступает против того, чтобы богословие было признано сферой научного знания, — эта настойчивость в первую очередь стимулируется не столько стремлением к чистоте научного знания, сколько к отстаиванию своих собственных идеологических позиций, тесно связанных с эпохой атеизма. Поэтому не надо драматизировать наличие этого дебата, просто еще некоторое время нужно подождать. Но под лежачий камень вода не течет, и сегодня наши богословские учебные учреждения должны не на словах, а на деле доказать высокий уровень научных исследований, владение методом научной работы. Показать, что высшие богословские учебные заведения Русской Православной Церкви являются реальной частью научного сообщества. Я думаю, что не все наши школы способны сегодня на то, чтобы показать такой высокий уровень. Поэтому считаю, что продолжение сотрудничества светской и духовной церковной науки является очень важным, в первую очередь, для богословской науки. Но думаю, что и светская наука через соприкосновение с традицией богословского знания помогает для себя открыть нечто новое, получить более широкое и более, я бы сказал, стереофоническое видение того, что есть вообще мир культуры. И полагаю, что взаимосвязь между богословием и светским знанием является обоюдоважной, приемлемой и полезной. Когда мы полемизируем с людьми на тему, которую я сейчас обозначил, часто ссылаемся на опыт зарубежных стран. И действительно, старейшие университеты имеют богословские факультеты. Вот мне подготовили только список этих стран. Я хотел бы зачитать его для того, чтобы все-таки картина была достаточно убедительной. В Европе только часть перечислю богословских факультетов: в Боннском университете сразу два — протестантский и католический, такая же ситуация в государственном факультете Страсбурга, в Оксфорде и Кембридже теологические факультеты считаются старейшими и первыми по внутренней университетской квалификации. Этот «табель о рангах» отражает историю вопроса, историю становления высшей школы. Ведь все университеты создавались как некие общины, по подобию монашеских общин. И создавались в первую очередь вокруг изучения богословия и философии. Поэтому эта «табель о рангах» Оксфорда и Кембриджа лишний раз подчеркивает наличие глубокой связи между богословием и тем что, потом стали называть светской наукой. Мощные теологические факультеты действуют в Берне, Женеве, Фрибурге, Цюрихе, Гейдельберге, Тюбингене, Вене, Берлине, Хельсинки, Копенгагене, Тулузе, Любляне и других университетских центрах. И замечательно, что в Минске, в государственном университете, в рамках Института теологии, этот опыт также востребован.

Богословие обладает высокой академической значимостью. Я говорил о том, что и для светской науки полезно иметь соприкосновение с богословием в рамках университетов. Ведь в богословских дискуссиях выковывалась методология интеллектуальной дискуссии. Европейский философский «discuss» сформировался в тесном взаимодействии с богословием. Вот почему Фома Аквинский сказал, что «философия — это служанка богословия».

Но мы знаем, как этот тезис интерпретировался в советское время. В этом тезисе виделась некая попытка уничижить светское знание, философию по отношению к теологии. На самом деле у Фомы Аквинского не было ни малейшего желания обижать философию. Но мысль Аквината (я думаю, она хорошо известна) была совсем иной: философия как работа человеческого разума настолько важна, что даже может быть служанкой, то есть помощницей богословию, которое имеет дело с Откровением и сверхразумными истинами.

И философия как общая методология науки многим обязана своей «госпоже» — теологии. Необходимость совершенствования, развития православной богословской школы, как я уже сказал, стала ощутимой, востребованной в 1990-е годы и еще потому, что кроме обучения людей и подготовки их к пастырскому служению, у Церкви возникло очень много пастырских задач. Это и катехизаторы, учителя, социальные работники, молодежные лидеры. Замечательно, что и у государства появилась востребованность относительно присутствия, в том числе и на государственной службе, людей, обладающих богословскими знаниями.

Мы знаем, что в Беларуси, как и в России, как и в других странах, люди, получившие богословские знания, занимают достаточно ответственные государственные посты. Вне контекста богословского образования невозможно решать многие важные практические вопросы. Я остановлюсь, по крайней мере, на одном из них. Это межрелигиозный диалог и сотрудничество людей, принадлежащих к разным религиям.

Когда мы являемся свидетелями радикальных, часто кровавых столкновений людей, принадлежащих к разным культурам, то тогда в первую очередь власть нередко находится в панике. По крайней мере, события в Западной Европе такую картину показывают: не знают, за что браться.

Ответственные люди понимают, что насилием нельзя урегулировать межрелигиозные, межцивилизационные и межкультурные противоречия. А на самом деле все эти противоречия могут a priori сниматься посредством совершенно конкретных превентивных мер. И, в первую очередь, связанных с интеллектуальным диалогом. Когда люди, принадлежащие к разным религиям, к разным этносам и культурам, вступают в диалог, начинают опознавать друг в друге не врагов, но, — может быть, не сразу, — друзей, или, по крайней мере, вполне надежных партнеров.

Нас всех пугают этими столкновениями между христианским миром и исламом, но, когда мы вступили на путь очень серьезного богословского диалога с представителями Ирана, то нам многое стало понятным. И, казалось бы, на первый взгляд, такое далекое понятие, как иранские шииты, которое ассоциируется с терроризмом и Бог знает с какими еще страхами, в реальном диалоге представляется совершенно иначе. И мы видим через этот диалог, что у нас существует много общего, в том числе и в сфере нашей религиозной этики.

И оказывается так, что правоверный мусульманин тебе по духу ближе, чем до мозга костей секуляризированный западный человек, потерявший способность различать добро и зло.

Многообразие Божьего мира может быть осмысленно, творчески осмыслено, принято и в хорошем смысле слова использовано только в том случае, если будет построена правильная система диалога. Но как же можно устроить этот диалог без богословских знаний? Я не могу себе представить мировоззренческий диалог между Министерством иностранных дел России и богословами ислама. Не пойдет, не сработает ничего. Значит, партнерами могут быть только носители богословских знаний.

Но без богословского образования, причем высшего богословского образования, в том числе признаваемого в стране, — как эти люди могут действительно участвовать в серьезном мировоззренческом разговоре с последствиями, значимыми для обеих сторон?

Не буду говорить об уже общем месте: насколько сегодня священники, катехизаторы, наши учителя, — насколько они востребованы современным обществом? Ведь приход постепенно перестает быть только местом молитвы, хотя он всегда должен быть и будет в первую очередь местом молитвы. Но сама христианская жизненная философия требует того, чтобы за литургией началось некое иное «общее делание», — как мы говорим, «литургия после литургии». Наши христианские убеждения заставляют нас занимать активную жизненную позицию, разделять свои духовные, интеллектуальные ресурсы, служить ближним, — и в первую очередь тем, кто страждет в этом мире.

Но для того, чтобы иметь способность в современных условиях осуществлять социальные, образовательные программы, нужно иметь очень хорошее образование, в том числе и богословское, — и, конечно, признаваемое государством. Потому что государству не безразлично, кто работает с молодежью, кто работает с престарелыми, кто работает с социально уязвимыми слоями общества.

Иногда мы тоже хватаемся за голову и говорим: ваххабизм возник в России! Так ведь он же не с неба свалился, этот ваххабизм. Он же был интерполирован в какую-то структуру, которая оказывала влияние на людей исламского вероисповедания, то есть, принадлежащих к исламу. Но у государства не было возможности отследить этот процесс влияния учителей, неформальных лидеров на свою аудиторию...

Может быть, Белоруссию не затрагивают некоторые радикальные проявления псевдоправославия, — а ведь Россию это очень затрагивает! Мы же знаем о том, что люди, вдохновляемые, в том числе, христианской идеей, закапывали себя в пещеры, погибали, отгораживали себя от мира, становились не просто социально пассивными, а социально опасными, потому что несли философию не созидающую, а разрушающую человеческие отношения.

Нужно помнить, что радикализм может питаться религиозными идеями, и ни одна религия от этого не застрахована. Поэтому очень важно знать, кто приходит к детям, к молодежи, кто активно вовлекается в социальную работу, в благотворительную работу, — и здесь для государства всё это тоже не безразлично. Поэтому высокий богословский образовательный стандарт, признаваемый сегодня необходим, особенно в связи с ростом религиозного фактора в жизни наших  народов и в жизни всего мира, включая международные отношения.

…Я хотел бы сердечно поблагодарить Митрополита Филарета, руководство университета  за всё то, что было сделано в этих стенах, за всё доброе и правильное. Совершенно особое слово я хотел бы обратить к студентам. У вас ни в коем случае не должно быть впечатления, что вы существуете по какому-то остаточному принципу: что есть всякие факультеты, но есть, в конце концов, и ваш, где-то «там». Если кто-то так думает, то ошибается.

Вы должны помнить, что вы занимаетесь и будете заниматься самым главным. Я не могу сравнить ни с чем то дело, которое делает священник. Потому что речь идет о спасении человека, о спасении жизни. И не только о спасении в вечности (хотя, конечно, и о спасении в вечности в первую очередь), но речь идет о спасении человека в этой, реальной жизни. И мы же знаем на примере нашей истории, что происходило с нашим народом, в какие страшные зигзаги заходили мы, — в том числе и под влиянием светской науки и светской философии. Все эти многочисленные «…измы», которые абсолютно не критически воспринимал наш народ, обольщаясь на эти басни, как говорил апостол Павел, — это всё не были игрушки, это не были просто интеллектуальные изыски, это была реальная политика, построенная на «…измах», которая привела людей к личным трагедиям, не говоря уже о наших странах и народах.

Быть сегодня священником, быть богословом — это означает много думать, анализировать, постоянно работать интеллектуально, искать духовные ответы на те жизненные проблемы, которые волнуют современного человека, чтобы погибель не наступила для всех нас.

Мы живем в условиях очень уязвимой человеческой цивилизации. Нам иногда кажется, что мы такие могущественные! На самом деле уязвимость цивилизации сегодня гораздо выше, чем 100–200 лет тому назад.

Я родился в послевоенном Ленинграде, мои родители пережили блокаду. Взирая на современные жилища, на современную городскую инфраструктуру, я себе задаю вопрос: а сколько бы сейчас Ленинград продержался? Вообще не продержался бы… Отключите электричество — и всё заканчивается.

Но мы привыкаем к этим вещам: кнопку нажал — всё загорелось, в холодильнике температура, лифты ходят, компьютеры работают. Будучи председателем Отдела внешних церковных связей, я содействовал компьютеризации всего учреждения. Один раз у нас на три дня зависли компьютеры. И что? Всё! Всё закончилось. Где были мои интеллектуалы с тремя-четырьмя языками? — сидели, как воробушки, и ничего делать не могли.

Мы живем в очень уязвимой цивилизации, это нужно ясно понимать. И человек может быть сильным в этих расслабляющих условиях современного комфорта только тогда, когда у него ясно выстроена вертикальная составляющая. А над этим работает Церковь. И потому сегодня труд богослова, священника, церковного социального работника, учителя — это труд огромной важности. И не только государственной важности, — вселенской важности.

Я хотел бы вас, во-первых, ободрить: вы сделали очень правильный и хороший выбор, и дай вам Бог. Я хотел бы призвать всех преподавателей, профессоров не жалея сил трудиться, повышать свой уровень, повышать уровень научных исследований, публиковать книги, статьи, насыщать интеллектуальное пространство своими мыслями.

Я хотел бы, конечно, пожелать успеха и процветания Белорусскому государственному университету, в рамках которого, в недрах которого и существует эта замечательная школа.

Дай Бог, чтобы пример того, что вы так благодатно и правильно организовали здесь, в Минске, был востребован во многих других местах. И в память о пребывании в Институте теологии я хотел бы вам преподнести эту икону Святителя и Чудотворца Николая.