____________________________________ 

Досточтимый Александр Владимирович,
ректор Гомельского государственного университета!

 Многоуважаемые члены Совета,
представители профессорско-преподавательской корпорации,
аспиранты, студенты и все труженики
крупнейшей высшей школы белорусского Полесья!

Сердечно благодарю всех вас за оказанную мне высокую честь — быть удостоенным звания почётного доктора этого достославного университета.

Сотни и тысячи выпускников и сотрудников считают его своей alma mater, и я рад быть в вашем числе на тех правах, которые вы сегодня даровали мне с великодушной щедростью и с братской любовью.

Ощутить тепло ваших сердец — это великая радость… Пение хоровой капеллы и премудрость книжного собрания, посвящённого православной культуре и образованию; запечатленные мгновения из жизни Гомельских университета и епархии и свидетельства нашей обоюдной общественной активности; взгляды, устремлённые со святых икон, и дружелюбие на лицах людей, объединённых общим делом и общей верой: всё говорит о том, что мы — вместе!

И этот университет как место нашего собрания вполне подходит под восторженное определение Царственного Псалмопевца Давида: «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!» (Пс. 132: 1).

*   *   * 

Любовь к Богу и любовь к людям — воистину прекрасные библейские заповеди! Их смысл и его исполнение в жизни не оставляют места унынию и одиночеству, отчаянию и тоске.

Но история и повседневность свидетельствуют о том, что эти жизнеутверждающие заповеди оказываются весьма сложными для всеобщего и личного исполнения, а уныние, одиночество, отчаяние и тоска бывают столь распространёнными, что порою приобретают масштабы душевной эпидемии или интеллектуальной пандемии.

И дело не в том, что человек в силу самых разных обстоятельств порою остаётся один в семейном или в социальном плане. Речь идёт о самой главной, я бы сказал, базовой форме одиночества, которое определяет все остальные формы его проявления, а также их последствия: это одиночество духа.

Библейский Царь и Псалмопевец Давид, который всегда был окружен друзьями и врагами и редко мог позволить себе просто побыть одному, называл свою душу «одинокая моя» (См.:  Пс. 21: 20–21; Пс. 34: 17). Также и современный человек разве не переживает состояний, близких к такому, которое определяется в Псалтири пронзительными словами: «Я стал как филин на развалинах; не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле» (Пс. 101: 7–8)?

Абсолютное отрицание

Почему же в окружении людей и пред лицом своих собственных — нередко весьма значительных — достижений человек способен чувствовать себя бесконечно одиноким? Откуда и для чего в его сердце возникает это острое состояние, которое побуждает разум изнемогать в поисках выхода из него? И где антитеза этой кажущейся безысходности?

Поразительно, но ответ на эти вопросы находится совершенно рядом! Для верующего христианина он и вовсе постоянно пребывает на устах и пред взором не только мысленным, но и вполне реальным.

Образ Святой Троицы является этим ответом. В нём — абсолютное отрицание одиночества как противоестественного состояния бытия.

Бог — троичен в Лицах; общение Отца, Сына и Святого Духа, Их единосущность и нераздельность представляют собой апогей духовной общности в её наивысшем выражении, смысл которого намного превосходит возможности человеческого мышления и языка.

Но как смертному человеку в этой краткой земной жизни руководствоваться столь высокими идеалами на практике, и как эти непостижимые материи могут помочь в том, чтобы мне, живущему в этом уголке земли здесь и сейчас, избежать одиночества?

Однажды мне довелось кратко ответить на вопрос, зачем, собственно говоря, Всемогущему Богу при Его абсолютной самодостаточности понадобилось творение мира и человека как Своего образа и подобия? И я сказал о том, что Божественный мотив Творения знаком любому человеку, хотя каждый переживает его по-своему. Когда мы кого-то любим, нам хочется высказать, выразить, воплотить это чувство в жизнь словом и делом. А как иначе раскрыться перед любимым человеком в надежде на взаимность? Ведь любовь, как и вера, без дел мертва (см.: Иак: 2: 20, 26).

По слову апостола и евангелиста Иоанна Богослова, «Бог есть любовь» (1 Ин. 4: 8, 16). Любовь требует деятельного выражения, и потому любящий Бог выразил Себя в акте творения.

Вот, вкратце, и весь ответ… Кстати, именно поэтому люди со щедрым сердцем и умением дружить редко бывают одни: их самореализация приносит окружающим много пользы. Они бы и рады были возможности уединения, — но не получается, потому что, по мысли преподобного Серафима Саровского, тысячи будут сознательно или по интуиции стремиться спастись возле одного, который стяжал мирный дух. 

Чтобы избежать одиночества в социальном плане,  человеческому роду дано золотое правило бытия: «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7: 12). По ходу жизни народ со свойственной ему житейской практичностью уточнил, что «как аукнется, так и откликнется», и « что посеешь, то и пожнешь».

Продолжая эту мысль, можно сказать, что сколько своей души со всеми её сокровищами ты способен отдать, столько ты в состоянии получить. И в Евангелии Христовом сказано со всей бескомпромиссной ясностью и всеобъемлющим милосердием, что «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15: 13).

В основе человеческой природы лежит не что иное, как любовь. Именно её наше сознание предлагает в качестве антонима одиночеству. И базовые инстинкты здесь становятся вторичными, а то и вовсе оказываются не при чём, потому что в своём высшем выражении человеческая любовь растворена совестью, и одна не живет без другой.

Коллизия любви и совести

Вот что говорит Библия о преодолении человеческого одиночества ещё в процессе шестого дня Творения, — то есть завершающей эпохи созидания жизни: «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному…» (Быт. 2: 18). Спустя некоторое время, особым актом Творения стало создание женщины — жены, матери, родоначальницы мира людей.

Генезис женщины — это особый вопрос, богословскую специфику которого мы оставим для другого случая. А сейчас сосредоточимся на коллизии любви и совести в жизни наших праотцев.

Наивные детские вопросы нередко отражают проблемы воистину космических масштабов. Один малыш как-то посетовал: зачем, мол, Адам послушал Еву и вкусил запретный плод? Вот отказался бы, — может, всё бы и обошлось… Удивительно, но он попал в точку!

На самом деле, это была трагедия беспрецедентной остроты, вселенских масштабов и апокалиптических последствий. Первозданные люди были совершенны, — столь же совершенной была их любовь друг ко другу.

Вспомним некоторые подробности грехопадения. Женщина вкусила плод зла: она не умерла в тот же миг, но встала перед лицом смерти, о чём и был заранее предупреждён человек.

Но жена и муж пребывают, по слову Божию, одной плотью (Быт. 2: 24). Почему Адам послушал Еву и вкусил смертоносный плод? Наверное, потому, что он любил её и был готов разделить с ней всё — всё без исключения и без остатка. Совесть требовала исполнения завета с Богом о непричастности злу, а любовь требовала быть вместе до конца, потому что жизнь без любимой была немыслима.

История не терпит сослагательного наклонения, но как бы мне хотелось, чтобы Адам заступился пред Богом за Еву, каялся бы, что не уследил за той, которая «кость от костей моих и плоть от плоти моей» (Быт. 2: 23), поручился бы за неё всей своей пока ещё бессмертной жизнью!.. Но нет… В столкновении любви и совести первая взяла верх.

Предания свидетельствуют, что вся земная жизнь Адама и Евы уже после грехопадения была исполнена покаянием в том, что из-за их трагической ошибки  «завистью диавола вошла в мир смерть» (Прем. 2: 24). Скорбный опыт наших праотцев открывает нам важнейшую истину о том, что никакие человеческие суды, логика или разумение не могут претендовать на совершенство, ибо они обречены всегда содержать в себе семя ошибки. Всегда, — если они не будут растворены Божественными уставами и законом совести.

Предельное испытание

Чтобы убедиться в этом, каждый человек проходит свой путь. Но есть в истории Ветхого и Нового Заветов два примера, на которых, как на столпах, утверждается эта истина. Эти примеры отстоят друг от друга на расстояние около двух тысячелетий; они связаны с историей вечности каждый в своей мере; оставаясь фактами земной жизни реальных героев Библейской истории, первый пример является прообразом второго.

…Примерно четыре тысячи лет назад родился сын в семье человека, который пришел в Ханаан с востока и верил в Единого Бога, сотворившего небо и землю. Местные правители называли его «князь Божий посреди нас» (Быт. 23: 6). Он и его жена Сарра были бездетны до глубокой старости, и родившийся сын был Божьим даром в самом прямом смысле слова.

Но когда отрок вырос, Бог Авраама сказал его отцу: «…принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе» (Быт. 22: 13). Бог Живой, сокрушающий идолов и ненавидящий человеческое жертвоприношение, требовал немыслимого и неприемлемого: Он требовал того, что Сам отрицал.

Но Авраам не просто верил Богу: он Богу — доверял. Любовь говорила ему, что он станет сыноубийцей, что Сарра не переживёт этой трагедии и не простит его, что Единственный Истинный Бог потребовал того же, что и все… Что впереди у него — абсолютное одиночество без семьи, без потомства и без Бога.

Но совесть утверждала, что вся жизнь Авраама — это свидетельство истинности Бога, Которому он веровал, и теперь для Авраама настал час безраздельного, безусловного и бескомпромиссного доверия своему Богу. Он поступил по совести, — и отрок был спасён, и вера не сломилась, и доверие оправдалось, и были слова Господа к Аврааму: «Благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего» (Быт 22: 18).

С тех пор прошло почти две тысячи лет, и на горах, о которых говорил Господь, раскинулся святой Град Иерусалим. А на той горе, куда Авраам пришел с сыном для жертвоприношения, был построен, разрушен и вновь построен храм Единому Богу. Соседний холм назывался Голгофой, и в его недрах был погребён Адам.

Но теперь здесь стояли три креста с распятыми телами, и над средним казнённым была надпись по-еврейски, по-гречески и по-римски, означающая вину Его: «Сей есть Иисус, Царь Иудейский» (Мф. 27: 37). Это был Сын Божий, Сын Человеческий, принявший на себя грех мира и умерший на Кресте во искупление грехов человеческих, совершённых от Адама до сего дня. Это было противостояние Бога и диавола, и последний намеревался сломить Бога, ставшего человеком, как привык он ломать людей всегда и везде.

У Христа Спасителя не было адвокатов, и вся Его защита заключалась в словах истины, которая для многих доселе остаётся непостижимой: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин. 3: 16–17).

В иконе Пресвятой Троицы кисти преподобного Андрея Рублёва всё внимание собрано на трёх ангелах, образующих Предвечный Совет Отца, Сына и Святого Духа, в центре которого — тема предстоящего Боговоплощения, земной жизни Сына Человеческого, крестных страданий Христа Спасителя, Его тридневного Воскресения и оправдания Адама и Евы со всем восходящим потомством.

Но до преподобного Андрея и после него образ Пресвятой Троицы также пишется в историческом контексте события, имевшего место в жизни отца всех верующих Авраама и его жены Сарры. А именно, когда трое Вестников Божиих благовестили этим благочестивым старцам о рождении сына, — того самого, который стоял в центре испытания на горе Мориа…

Круги истории замыкаются, они пронизывают наш мир и наше время с непредсказуемой периодичностью, но с безупречной ясностью и совершенной логикой. Если мы учимся узнавать себя в отражениях прошлых веков и тысячелетий, если события и люди прошлых времён становятся нашими учителями и наставниками, — значит, мы начинаем постигать премудрость мироустройства, искусство жизни и мастерство борьбы с силой противления.

Верующий христианин знает, что события и ход его жизни дадут ему возможность по-своему пережить такие же состояния, какие переживал Христос Спаситель в Своём земном служении вплоть до крестной смерти и воскресения из мертвых. И среди этих испытаний, пожалуй, предельным является опыт богооставленности, то есть, такого абсолютного одиночества, словно Бог оставляет человека одного под всей тяжестью мира.

Перед смертью на Голгофе Господь наш Иисус Христос воскликнул с Креста: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27: 46). Сын Божий пережил тягчайшее из всех духовных состояний смертного человека — состояние кромешной пустоты, в которой нет Бога. То есть, состояние ада ещё в земной жизни бессмертной души.

Эти же слова: «Боже мой! Боже мой! [внемли мне] для чего Ты оставил меня?» — исторгло задолго до этих событий сердце Давида, когда к нему, зажатому пустыней и горами,  приближались смертельные враги и убийцы. Гибель казалась Давиду неминуемой: «Господи, не удаляйся от меня; сила моя! поспеши на помощь мне; избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою» (Пс. 21: 20–21).

Он был спасён не своей храбростью и не боевым мастерством, но неизбывным доверием Богу. Даже в сиюминутном отчаянии, даже в безнадёжном состоянии его вера выдержала предельное испытание мраком бездонной тьмы.

«Совершилось!.. Отче! в руки Твои предаю дух Мой», — произнёс Христос Спаситель за мгновение до смерти (Ин. 19: 30; Лк. 23 46. Эти слова Сына Человеческого были преодолением смертного одиночества пред лицом той части видимого и невидимого мира, которая ненавидит Его.

А далее, — далее был гимн Воскресения, звучащий тысячи лет! «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?.. Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!» (1 Кор. 15: 55–57).

Иллюзия одиночества

Будучи предельным испытанием, состояние богооставленности не повторяется слишком часто. Нередко человек принимает собственную неосмотрительность за это суровое испытание и спешит укорить Бога вместо того, чтобы осмотреться и поразмыслить.

Напомню мудрую притчу о том, как некий человек сетовал Богу, что не чувствует Его помощи в своей земной жизни. Господь показал ему стезю его жизненного странствования, и тот увидел следы ног не одного, но двух путников. «Видишь, Я всегда был рядом с тобой», — сказал Господь. «А вот здесь следы только одного путника, — возразил человек. — Где же Ты был в это трудное для меня время?». «Это Мои следы, — ответил Господь. — Ты уже не мог идти, и Я нес тебя на руках».

Порою мы принимаем за одиночество отсутствие в самих себе мужества, вялость надежды и нерешительность. «Лучше положить начало тому, что может  привести  к выходу, — справедливо заметил английский государственный деятель и философ XVI–XVII веков Фрэнсис Бэкон, — чем вечными усилиями и стараниями связывать себя с тем, что никакого выхода   не  имеет».

Преодоление социального одиночества совершается усилием воли, целенаправленным порывом и деятельным отношением к обстоятельствам своей жизни. Мне вспоминается весьма примечательная мизансцена в спектакле одного студенческого театра в начале 70-х годов. Молодой человек на сцене шагал на месте и печально повторял в такт: «Что я могу сделать один?..» Затем появлялся другой, пятый, десятый, — и все они в ногу шагали на месте и повторяли в ритме своих шагов те же безнадёжно печальные слова. И вот уже вся сцена была заполнена топающими людьми, которые под грохот марша громогласно скандировали: «Что я могу сделать один?..» По тем временам этой студенческой труппе дорого обошлось подобное экспериментирование.

Но не стоит полагать, что состояние социального одиночества характерно лишь для нашего времени. В Библии описывается отчаяние пророка Илии после того, как Господь по его молитве совершил великое чудо на горе Кармил.  Но религиозный порыв свидетелей чуда, по мнению Илии, не привёл ни к каким переменам в их душах. Илия «просил смерти себе и сказал: довольно уже, Господи, возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих…  остался я один, но и моей души ищут, чтобы отнять ее» (3 Цар. 19: 4, 10).

Но Господь не только не удовлетворил его мольбу, а напротив, укрепил его, сказав, что ещё осталось в народе семь тысяч мужей, которые не поклонились идолам и сохранили верность Богу. Илия не знал их, но его одиночество было преодолено известием о том, что он не один предстоит пред Господом за свой народ.

Подвиг наших верующих соотечественников в огненные для Православной Церкви десятилетия прошлого века состоял в таком же твердом стоянии в вере, когда рядом были не единомышленники, но соглядатаи, а открытое исповедание веры вызывало жестокие репрессии.

Трагическая невостребованность

В целом духовное одиночество было, пожалуй, самой большой брешью в эмоциональной и психической областях жизни советского общества.

Но когда успокаивались бури острых гражданских противостояний, когда мирная жизнь хоть как-то начинала входить в нормальную колею, оказывалось, что освобождённые от идеологических доспехов любовь, дружба, сострадание, жертвенность, сентиментальные чувства и тихие радости остаются движущей силой общества. Исторические христианские ценности назывались тогда другими именами, но именно они делали жизнь человечной и осмысленной в вечных  категориях.

Кто жил в то время, тот помнит, как решались мировые проблемы в разговорах на кухне, как обсуждались философские вопросы бытия в театрально-художественной среде, как поэты собирали стадионы слушателей, как опасалась политическая система самиздатовских рукописей и литературных журналов…

Кризис личности зачастую обусловлен её невостребованностью. Это большая социальная проблема, которую человек далеко не всегда способен решить в одиночку. Происхождение этой проблемы имеет двоякий источник. 

С одной стороны, невостребованность личности, а точнее, её творческого потенциала характерно для тех обществ, которые тяготеют к диктатуре: например, диктатуре пролетариата, криминала или какой-либо революционно-террористической группировки. Там, где человеческая жизнь рассматривается лишь как средство достижения некоей навязанной всеобщей цели, ценность индивидуальной личности уступает место ценности пушечного мяса.

И напротив, решение множества разноплановых задач, совокупность которых послужит всеобщему благу, успешнее всего осуществляется с привлечением творческого потенциала каждой личности. Этим характерен так называемый корпоративный патриотизм, с которым справедливо связывают самые разные общественные успехи и достижения, начиная, например, от послевоенного японского экономического чуда и заканчивая современным православным храмовым строительством. 

Однако с другой стороны, невостребованность как глубоко личная трагедия человека связана с индивидуальными особенностями его психики и мировосприятия. Один из коротких философских романов чешского писателя Богумила Грабала имеет парадоксально точное и, я бы даже сказал, терминологическое название: «Слишком шумное одиночество». Задолго до современного информационного бума автор рассказал об одиночестве человеческого сердца в необъятном мире мировой литературы и периодики.

Слишком шумное одиночество — это когда ты способен приобрести весь мир, но у тебя нет пристани в сердце другого человека.

Православный философ и богослов Христос Яннарас в своем «Эссе о любви» по мотивам библейской книги «Песнь Песней» называет этот вид одиночества адом, который состоит «…в том, чтобы идти вместе, не будучи друзьями, в обоюдном одиночестве. Несовпадающие чувства, разногласные желания, неуступчивые предпочтения...»

Если при этом мы имеем в виду, что подобное одиночество излечивается созданием семьи, тогда нам становится понятным утверждение мудрых и успешных в семейной жизни людей о том, что счастливые браки заключаются на Небесах, причём нередко — вопреки всем земным обстоятельствам.

Вожделенное одиночество

И вот здесь мне хотелось  бы сказать об одиночестве такого рода, без которого мыслящий человек не может жить. С античных времён человеческий род пытается творчески осмыслить и развить сформулированный Сократом тезис: «Познай себя, и ты познаешь весь мир». За сотни веков накопились тысячи разного рода методик этого процесса. Но одиночество бывает шумным не только из-за внешнего, но также из-за внутреннего шума, внутренней суеты в душе человека.

Вот почему в Евангелии дан простой и методологически безупречный совет: «Войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6: 6).

Человеку необходимо время от времени быть в одиночестве, отстраняясь от мира людей. «Я и другие» — важная тема для раздумий. Но она так и не будет раскрыта в истинной полноте без размышления на тему «я и Бог».

Нам жизненно необходимо уметь молиться Богу и уметь молчать пред Богом, чтобы услышать Его слово, которое Он может сказать очень тихо именно для того, чтобы мы потрудились его услышать.

Такого рода одиночество было и остается вожделенным для тех, кто избирает монашеский путь. Ведь греческое слово μόνος  переводится как «один, одинокий». И даже если служение монаха совершается в миру, в столичном шуме и в мирской суете, он всё равно призван оставаться один на один с Богом.

Молитвенное одиночество пред Богом не терпит пустоты, ибо в этом состоянии человек мыслит «о всех и о вся», сохраняя в своём внутреннем покое свой личный образ внешнего мира.

Незадолго до ареста, казни и воскресения Господь наш Иисус Христос сказал: «Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин. 14: 23).

Мне не представляется никакой иной цели жизни человека, которая была бы выше этой.

Благодарю за внимание. 

+Филарет
Митрополит Минский и Слуцкий,
Патриарший Экзарх всея Беларуси.