— Как состоялось Ваше назначение председателем Отдела?
— Событие тридцатилетней давности не отличалось чем-то необычным: мое назначение на должность председателя Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата состоялось 14 апреля 1981 года по решению Святейшего Патриарха Пимена и Священного Синода. К тому времени я уже три с половиной года совершал служение в Белоруссии в сане митрополита Минского и Белорусского и одновременно был Патриаршим Экзархом Западной Европы.
Что же касается личной биографии, то активное включение в международную деятельность Русской Православной Церкви началось для меня около полувека назад, вскоре после окончания полного курса Московской духовной академии. В бытность на разных академических послушаниях мне доводилось участвовать в работе I, II и V Всехристианских мирных конгрессов в Праге и III Всеправославного совещания на острове Родос в Греции. К тому же, я состоял секретарем Синодальной комиссии по христианскому единству, и Священный Синод не раз включал меня в состав Межправославной богословской комиссии по диалогу со Старокатолической Церковью.
Когда в 1965 году совершилось мое рукоположение в епископский сан и вскоре после этого — назначение ректором Московской духовной академии, поездки за рубеж для участия в христианских форумах были важным, но не единственным образом внешнецерковных действий того времени. Мы принимали в Москве и в Свято-Троице-Сергиевой Лавре, в наших Духовных школах многие делегации из самых разных стран мира. Делегации эти были очень разнообразны по составу и по уровню.
Конечно, все эти посещения становились возможными только при деятельном участии представителей государства, которые всегда были очень внимательны и — самое главное! — очень любопытны в простом, обыденном смысле слова. Ведь для многих советских граждан, а тем более государственных служащих, Православная Церковь в советском Отечестве была «неизведанной территорией», вызывающей интерес хотя бы своей внешней необычностью. И мы — я имею в виду и зарубежных гостей, и принимающую сторону — старались как можно шире раскрыть перед этими «сопровождающими» наш внутренний мир, этику межхристианского общения, мировоззренческие темы бесед и диалогов, стиль взаимных отношений…
Сегодня вспоминаю с радостью, как вольно или невольно менялись эти «государственные» люди, как во многих сердцах любопытство или даже профессиональная внимательность перерастали в искренний личный интерес, в сочувствие и в желание приобщиться к жизни Церкви уже не по службе, а по душе. История показала, что эта сторона внешнецерковной деятельности была чрезвычайно важна, потому что духовная нива 1988 года во многих случаях произрастала из семян, которые мы сеяли за несколько десятилетий до второго Крещения Руси.
И для меня этот опыт также оказался бесценным: когда 28 ноября 1968 года, будучи епископом Димитровским и ректором МДА, я был назначен Святейшим Патриархом Алексием (Симанским) и Священным Синодом на должность второго заместителя председателя Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, навык дипломатической деятельности был накоплен мною на том уровне, который впоследствии получил название «народной дипломатии». А народная дипломатия отличается от дипломатии официальной своей искренностью, потому что она не декларативна, а наоборот — предельно личностна, и ее плоды созревают на нивах личного мировоззрения, душевных симпатий и духовных переживаний.
Впрочем, с приходом в ОВЦС мне пришлось использовать весь приобретенный опыт как раз в русле официальной дипломатической деятельности. И это сочетание мне кажется вполне закономерным, когда речь идет о межцерковном и межконфессиональном служении.
Во всяком случае, в период с 14 апреля 1981 по 13 ноября 1989 годов, когда я исполнял послушание председателя Отдела, миссионерское служение соотечественникам было, выражаясь физико-математическим языком, константой нашей деятельности.
— Как Вы описали бы то место, какое Отдел занимал в системе высшего церковного управления?
— Полагаю, что ответ на этот вопрос легче всего получить из Уставных определений. Что касается особенностей статуса ОВЦС в «доперестроечный» период, то отмечу одну особенность, которая обусловлена именно социально-политическим положением дел в СССР.
В то время внешние связи, или внешние сношения означали для Церкви, в том числе, и контакты с общественными организациями страны. Это не было особенностью нашего Устава: это было особенностью строя. Коль скоро Церковь отделана от государства, она автоматически отделялась государством и от советского общества. Вот почему для системы высшего церковного управления Отдел
внешних связей Церкви имел весьма важное значение в контактах с государственными институтами и общественными организациями.
— Как Вы оцениваете деятельность своих предшественников на посту председателя Отдела?
— Как Крестный путь… К сожалению, в общественном сознании очень трудно преодолеть стереотипное мнение, которое связывает назначение на высокую должность или ответственный пост исключительно с предоставлением больших полномочий и привилегий, как некий успех в карьерном росте.
Высокопреосвященный Владыка Николай (Ярушевич) находился под перекрестным огнем критики не с одной и не с двух, а со всех сторон. Он был первым, кто шел на прорыв осады Русской Православной Церкви, — осады, которая по замыслу должна была завершиться полной ликвидацией отеческой православной веры. Он был одним из тех, кто не боялся «оплевания и заушения» ни от своих современников, ни даже от потомков…
Потому что Владыка Николай знал, ради чего он претерпевает не только это страдание, но и распятие, и оклеветание. Светлое Воскресение Церкви Христовой по образу Ее Главы и Божественного Основателя Господа нашего Иисуса Христа — вот какова была цель его служения! Вот в чем находил он мужество жить и служить Богу и людям!
Владыка Никодим (Ротов) был искуснейшим защитником Церкви в неравной борьбе с государством за выживание народа Божия, когда курс партии и правительства предполагал в ближайшей исторической перспективе показать по телевидению последнего священнослужителя на территории огромной страны. И напрасно сегодня кто-то сомневается в реальности этой цели: просто ее ревнители не предполагали, что сила Божия
«совершается в немощи» (2 Кор. 12: 9). И потому, говоря словами святого апостола Павла, митрополит Никодим
благодушествовал в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда он казался в чем-то
немощным, на деле он становился сильнее (См.: 2 Кор. 12: 9–10).
Благодаря Владыке Никодиму Русская Православная Церковь обрела голос, звучавший во всем мире, и поэтому разрушать ее тело властям было уже не так-то просто.
Митрополит Ювеналий (Поярков) принял в управление Отдел, который за три десятилетия своего бытия уже сформировался как действенный и хорошо отлаженный механизм церковной жизни. Владыка сумел его сохранить и развить в той мере, которая была возможно в 70-х годах прошлого столетия.
— Какие, по Вашему мнению, направления деятельности ОВЦС в 1981–1989 годах были приоритетными?
— К числу приоритетных направлений, — если так вообще можно выразиться в контексте исторической деятельности Отдела! — относилось обеспечение безупречной повседневной работы по всем уставным пунктам. Благодарю Бога за то, что каждый год того десятилетия приносил всё больше и больше работы: это и прямо, и косвенно свидетельствовало об усилении значения Матери-Церкви в жизни христианского мира и Отечества.
Братское общение и согласование позиций с Поместными Православными Церквами становилось в те годы неотъемлемой частью нашей жизни — пока еще на внутрицерковном уровне, о расширении которого на всё наше общество мы мечтали и молились открыто и в тайне сердец.
Особое значение обретали богословские диалоги с инославием: именно они позволили воспрянуть богословской мысли в нашей Церкви и заложили основы для принятия тех исторических документов, которые на рубеже XX и XXI веков выразили стратегию мысли, слова и дела Русской Православной Церкви в третьем тысячелетии от Рождества Христова.
А самым главным направлением, конечно же, стала подготовка к празднованию 1000-летия Крещения Руси.
Спустя чуть более четырех месяцев после вступления в должность председателя Отдела, я был назначен заместителем председателя (по должности) постоянного Рабочего президиума по подготовке и проведению юбилея 1000-летия Крещения Руси и, в частности, главой рабочей группы по участию в праздновании других Церквей и по общественным проблемам. Что бы мы ни делали в те годы, под каждым нашим действием проступала мысль о грядущем торжестве.
Я бы сравнил это состояние жизни с процессом фотопечати: помните, как она совершалась раньше? При соблюдении всех предосторожностей и условий, тщательно заботясь о выдержке, погружая все свои слова и действия в молитвенную среду, мы видели, как проступают очертания, полутона и наконец полноценное и желанное изображение того, чему Господь уготовал совершиться на нашей земле!
— Какие бы Вы выделили вехи в истории ОВЦС в период Вашего руководства Отделом?
— Мне сложно определять какие-то вехи в общем ходе событий того десятилетия: всё представляло собой цельный процесс, логичный и необыкновенно интересный. Вехи уместно определять там, где есть долгосрочные перспективы… А в 80-х годах деятельность Отдела развивалась вглубь и вширь, — Церковь набирала силы для коренных перемен в своем положении в стране и в мире.
Не хочу выглядеть так, как будто уже в те времена мы с сотрудниками предполагали демонтаж советского строя… Во-первых, нам было не до этого в нашей повседневной деятельности, а во-вторых, никто из нас не тешил себя иллюзиями свободы, а каждый день нашей работы был наполнен преодолением тесноты, в которой пребывала вся полнота Церкви.
Для меня важной вехой стало назначение на Минскую кафедру в октябре 1978 года. До этого я пять с половиной лет был архиепископом Берлинским и Среднеевропейским, Патриаршим Экзархом Средней Европы. А тогда мне предстояло принять в управление епархию, равную по размерам целой союзной республике, а также — весь Западноевропейский Экзархат.
Поэтому в моем личном восприятии вехой явилось само председательское послушание в Отделе. К слову, во многом оно стало важнейшим инструментом по управлению Минской епархией, потому что московские и европейские связи весьма содействовали укреплению позиций Православной Церкви в Белоруссии, которую в свое время на общесоюзном уровне решили сделать «первой безрелигиозной республикой» в СССР.
— Какие трудности в работе Отдела Вам приходилось преодолевать?
— Усталость… Штат сотрудников был невелик, а работы — предостаточно. И мы следовали Евангельскому наставлению, которое гласит:
«Жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою» (Лк. 10: 2).
Очень много времени приходилось проводить в дороге, а значит, следовало уметь работать и в поезде, и в автомобиле, и в самолете. Однажды я заметил, как мои нынешние молодые сотрудники как-то во время разговора пришли в искреннее замешательство, осознав, что всю нашу работу в 80-е годы мы совершали, имея в распоряжении только пишущие машинки — даже не всегда электрические. Ни Интернета, ни компьютеров, ни мобильных телефонов…
Удивительно, как меняется окружающий мир! Впрочем,
«по плодам их узнаете их» (Мф. 7: 16); нынешние технологии существенно экономят время, но вопрос состоит в том, с какой пользой это сэкономленное время употребляется.
— Как бы Вы описали ситуацию в государственно-церковных отношениях в период Вашего руководства Отделом?
— В начале 80-х со стороны государства чувствовалась самоуверенная успокоенность: Церковь взята в плотное кольцо, атеистическое воспитание общества поставлено на поток, рано или поздно этот «пережиток прошлого» исчезнет сам собой… При этом, оценки жизнеспособности Церкви как социального института были в глазах государства равны почти нулю. Но — не в глазах общества! В народе Православие не растворилось материалистической идеологией и революционной пропагандой, потому что на уровне личной жизни человека становится отчетливо видно, что же в его жизни является внешней шелухой, а что — сокровенной сердцевиной, становым хребтом личности.
Многие государственные деятели полагали, что Отдел служит своеобразным регулятором церковного напряжения, а терпимость к его деятельности способствует положительному образу советского государства на мировой арене. Казалось бы, это — приемлемый компромисс для обеих сторон. Но нет! Путь взаимных уступок, может быть, и был приемлем для государства, но он не был в равной степени приемлем для Церкви.
Мы могли не вступать в дискуссии по поводу «опиума для народа», но мы не молчали, когда речь шла о христианских корнях многовекового национально-культурного достояния, об истории народа и Отечества, которая немыслима без участия Церкви, о национальном характере и, наконец, о контексте мировой цивилизации, в котором Православие имеет огромный удел.
Мы не могли идти на компромисс, основанный на нарушении Евангельских заповедей, и нам приходилось искать параллели между нашей верой и тем, что здравомыслящий человек считает моралью, нравственностью, патриотизмом…
И еще: мы не забывали, что государственные чиновники, служащие всех рангов — это наши соотечественники. Штатский и военный служивый люд в советские годы с особой благодарностью воспринимал то, что его не считают «винтиком» государственной машины или классовым врагом или «одним из миллионов» советских граждан. Наша сила, сила Церкви была и остается в том, что каждый, — подчеркиваю! — каждый человек по-христиански воспринимается как неповторимая, уникальная, бесценная личность, которая не может не стремиться к осмыслению своей неповторимости во времени и в вечности. Может быть, это прозвучало несколько высокопарно, однако на практике мы чувствовали эту благодарность гораздо чаще, чем может представляться со стороны несведущему человеку.
Чудо преображения народа, начавшееся в праздновании 1000-летия Крещения Руси, было закономерным следствием неисчислимой совокупности обстоятельств, которые накапливались годами и десятилетиями. Из них ничто не пропадает и не забывается, но всё приносит плод в свое время. И я, и мое церковное поколение вместе с предшественниками знаем это на личном опыте и из летописи истории Русской Православной Церкви XX – XXI столетий.
— С каким государственным ведомством Вам приходилось больше контактировать: с Советом по делам религий (отдел по международным связям) или с МИД? Можно ли говорить об определенной конкуренции между этими двумя ведомствами при курировании внешнеполитической деятельности религиозных организаций СССР?
— «Конкуренция при курировании» — это звучит забавно… Полагаю, не стоит сегодня задаваться вопросами, ответы на которые не имеют никакого практического смысла. Иных уж нет, а те — далече… К тому же, понятие «внешнеполитическая деятельность религиозных организаций» имеет исключительно секулярное происхождение. В Церкви нет политики — в Церкви есть Евангелие и Евангельская миссия:
«Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28: 19). Господь наш Иисус Христос не был ни политиком, ни дипломатом, — но именно Он спас мир явил Собой путь, истину и жизнь в их наивысшем выражении.
Вообще я признаю лишь один аспект дипломатии: это умение достигать мира, не поступаясь высшими принципами и сохраняя чистую совесть. Не считаю себя ни политиком, ни дипломатом, потому что стараюсь не допускать в круги моей деятельности все остальные свойства и особенности политики и дипломатии.
— Как Вы сегодня оцениваете миротворческую деятельность Русской Православной Церкви в те годы?
— Отдел внешних связей Московского Патриархата формировался в послевоенный период, когда желание мира преобладало над всеми иными помыслами. «Лишь бы не было войны!..» — смысл этого присловья пронизывал всякий частный разговор, всякую официальную речь. И потому борьба за мир стала именно той деятельностью, которая в Советском Союзе выражала всеобщее чаяние.
Миротворческая деятельность быстро стала идеологическим полигоном власти, но даже при этом она не утратила для людей своего личностного смысла. Слишком дорогой ценой был добыт мир для нашего народа, и по сравнению с пережитым ужасом последней войны все эти идеологические, политические, дипломатические конструкции так и не смогли заслонить пронзительной остроты восприятия мира как величайшего блага.
Именно поэтому Русская Православная Церковь с чистой совестью участвовала во всесоюзном и всемирном миротворческом движении, и я оцениваю это движение очень высоко. Могу предположить, что сегодня уже трудно поверить, как часто и как близко к краю ядерной пропасти оказывался человеческий род в течение второй половины XX века. И потому всевозможные общества дружбы с народами других стран, миротворческие форумы регионального и планетарного масштабов, национальные движения в защиту мира совершенно естественно включали в себя церковную миротворческую миссию.
Мы можем сегодня иронизировать над проявлениями советского формализма, который был способен вызвать оскомину даже у самого закаленного идеологического бойца, но куда разумнее было бы исследовать влияние миротворческого движения на формирование единого европейского пространства и — главное! — на реальное устранение угрозы ядерной войны, которое произошло отнюдь не только благодарю «оружию сдерживания» или геополитическому переделу сфер влияния.
Для Русской Православной Церкви миротворческое движение дало возможность выступать на уровне всемирных форумов. И это требовало от Церкви мобилизации интеллектуальных, кадровых, научно-богословских сил. Это был тот самый опыт, который позволил со знанием дела формулировать наше социальное credo в обновленном Отечестве.
— Каковы, по Вашей оценке, место и значение богословских собеседований 1960–1980-х гг. с Православными Церквами и с представителями инославия в деятельности Русской Православной Церкви тех лет?
— Пытаясь кратко ответить на этот многоплановый вопрос, мне хотелось бы подчеркнуть главное: человеческий род не вправе утратить Богооткровеную Истину. Богословские собеседования — это не школьное «повторение пройденного» в новой аудитории, но обоюдная возможность для собеседников сформулировать свои ответы на жизненно важные вопросы веры и бытия человеческой личности.
Тот, кто перечитывает Евангелие, кто выполняет молитвенные правила, кто раскрывает для вдумчивого чтения книги Писания, — тот знает, как десятки и даже сотни раз повторенная фраза способна вдруг обрести такое звучание, такой смысл, который до этого мгновения не открывался уму и сердцу. В таких открытиях выражается чудо духовного совершенствования, живой плод самостоятельного постижения Истины.
Так и богословские собеседования с единоверными и инославными собеседниками дают нам возможность совершенствоваться в своих умозаключениях и открытиях, в своем навыке доносить личную и общецерковную веру и позицию до сознания другого человека.
Практический смысл богословских собеседований состоит в том, чтобы открыть для себя новые пути и способы миссионерской проповеди, чтобы изучить на примере собеседников ту форму религиозного сознания и поведения, которая отлична от собственной. Зачем? Чтобы жить вместе на этой земле, «доколе не приидет Примиритель, и Ему покорность народов», как сказано в Писании (Быт. 49: 10).
К тому же, носители религиозного сознания живут в среде своих народов, подчас весьма разных, мировоззрение которых нередко трудно совместимо по самым разным причинам. Но если мы хотим понять душу народа, самую суть его, то нам естественно задать вопрос: «Како веруеши?» И должен заметить, что такое желание есть не только у Русской Православной Церкви по отношению к другим, но и у других — по отношению к нам. Так что, богословский диалог — это процесс высокой взаимной ответственности: ответственности религиозной, патриотической, гуманитарной.
В 60–80-х годах прошлого века Русская Православная Церковь желала быть услышанной и у себя в стране, и за ее пределами. Богословские диалоги были одним из самых естественных путей к этому.
Более того: сегодня русский православный опыт этого времени оказывается удивительно актуален для современных европейских христиан. Они в нынешние время по-своему испытывают давление и тесноту, ущемление в правах и уменьшение численности, поругание и поношение со стороны радикальных атеистических слоев общества.
Это открывает в современной истории богословских собеседований новую страницу нескончаемой летописи поисков Истины в лабиринтах земного мира.
+ ФИЛАРЕТ,
Митрополит Минский и Слуцкий,
Патриарший Экзарх всея Беларуси
Минск
